В конце концов не кто иной, как Няня, отчасти примирил ее с этой реальностью.
— Перестань терзаться, Шарлотта, — заявила она, — ты похожа на собаку, которой не дали кость.
— Дали, Няня, — автоматически ответила Шарлотта.
— Нет, не дали, — возразила Няня. — Нет там никакой кости. — И добавила: — В конце-то концов, твоя мать умерла. Так гораздо лучше.
Шарлотта поняла, что хотела сказать Няня: лучше не то, что обоих ее родителей больше нет в живых; лучше просто оставить все как есть, в покое.
Она поцеловала Няню и обещала, что постарается последовать ее совету.
Чарльз Сейнт-Маллин заявил, что, по его мнению, Шарлотте нужно предпринять какие-нибудь конструктивные шаги, для того чтобы скрасить свое одиночество в Нью-Йорке, а для начала протянуть если не оливковую ветвь, то хотя бы листок Гейбу Хоффману. Шарлотта ответила, что она лучше умрет; Чарльз поцеловал ее и заметил, что подобным образом никому еще ничего скрасить не удавалось.
Но по крайней мере в «Прэгерсе» дела у нее шли прекрасно. Теперь она стала вице-президентом и работала весьма успешно. У нее была своя команда, насчитывавшая одиннадцать человек, и она руководила ими если и не всегда тактично, то, во всяком случае, мастерски и добиваясь должной отдачи. Пит Хоффман был о ней самого высокого мнения. Как и Фред III, у которого вдруг снова откуда-то взялись силы, и он опять стал приезжать в банк по меньшей мере дважды в неделю, обычно к середине дня, и подолгу сидеть на работе, вмешиваясь в дела всех отделов, вынуждая людей тратить массу времени зря, а потом возвращался домой и заявлял Бетси, что не представляет себе, во что превратится банк, когда он окончательно уйдет в отставку.
Фредди старался выжать из довольно паршивого места, на которое угодил, максимум возможного и держался на удивление неплохо: он понял, насколько ему повезло, когда его не выгнали из банка вообще, а потому примирился, по крайней мере на какое-то время, со своим положением и просто работал изо всех сил. Все его убеждали, что рано или поздно его восстановят как минимум в качестве младшего партнера, что Фред уже высказывался в том смысле, что, дескать, Фредди сбили с верного пути, воспользовавшись его чрезмерным честолюбием; однако Фредди держался и действовал так, будто совершенно не верил подобным разговорам. Он стремился нагнать упущенные время и возможности, пока дедушка еще не ушел в отставку, и по нему было видно, что эта гонка дается Фредди очень нелегко.
Мэри Роуз, с которой Шарлотта время от времени виделась, ни разу больше не упоминала о слухах насчет происхождения Макса. У Шарлотты было не лишенное проницательности подозрение, что Фредди ради своего собственного будущего приказал ей держать язык за зубами. Но Мэри Роуз вообще в последнее время несколько смягчилась: у нее вышла очередная книга — об истории французских обоев, — ставшая одним из бестселлеров года в области работ по искусству, и прекрасно развивался роман с ее издателем.
Шарлотта же чувствовала себя несчастной. Одинокой и несчастной. В свои двадцать шесть лет она ощущала себя в социальном плане полнейшей неудачницей. Ну, вообще-то, не совсем в социальном: у нее были сотни друзей и знакомых, она постоянно куда-нибудь ходила — на вечера, приемы, в клубы, на всевозможные открытия и благотворительные мероприятия. У нее было несколько весьма преданных поклонников. Пожалуй, даже наоборот: в социальном плане она пользовалась полнейшим успехом. Так… в чем же тогда было дело? В несостоявшейся личной жизни. Да, именно в этом. Она сама обрекла на неудачу самое главное, что начинало складываться в ее жизни; и обрекла тем, что бросилась в случайные отношения, поставившие под угрозу все ее будущее.
Время от времени они сталкивались где-нибудь с Гейбом: на различных мероприятиях, благотворительных акциях, в ресторанах. В таких случаях он ей холодно кивал, один раз как-то даже поздоровался. Он организовал собственную финансовую компанию, сразу же добившуюся большого успеха; обзавелся несколькими очень крупными и важными клиентами; его имя постоянно было у всех на слуху.
— Но он несчастлив, — сказал как-то Шарлотте Пит Хоффман, застав ее после обеда за чтением статьи о Гейбе в «Форчуне». — Он тоскует по тебе. Знаешь, у него до сих пор никого нет.
— Какой позор! — мило улыбнулась ему Шарлотта. — Ничего, я уверена, со временем он кого-нибудь найдет.
Как-то в конце апреля, когда дни начали становиться уже заметно длиннее, Шарлотта сидела в своем кабинете, просматривая скопившиеся непрочитанные журналы, и взгляд ее случайно остановился на одной маленькой заметке. Гейб Хоффман, говорилось в ней, по слухам, обхаживает Майкла Браунинга из компании «Бай-Hay», чтобы заполучить к себе счет ее издательского подразделения. Переговоры на эту тему продвинулись уже достаточно далеко, и Браунинг заявил репортеру журнала, что, по его мнению, они с мистером Хоффманом смогут успешно сотрудничать.
Шарлотта прочитала заметку несколько раз, и с каждым разом красные точки, возникшие у нее перед глазами, становились все больше, сердце билось все сильнее, и все ощутимее становилось охватившее ее удушье. Этот Гейб Хоффман! Решил украсть Майкла Браунинга у нее, у «Прэгерса». Это издательство всегда держало свой счет у них. Пит Хоффман специально поручил именно этот счет ее заботам. Для Браунинга это была новая сфера деятельности. А Гейб просто хочет продемонстрировать свои возможности и полагает, что сумеет перетянуть этот счет к себе. И как только он смеет. Как смеет! Негодяй. Так себя не ведут. Не ведут. Всем известно, что у «Прэгерса» с Браунингом особые и очень хорошие отношения. Честно говоря, ее удивлял и сам Майкл Браунинг. Господи, каким же грязным стал мир в наше время! Грязнее, чем когда-либо за все время после той катастрофы на биржах.