Злые игры. Книга 3 - Страница 57

Но Мэри Роуз никак не принадлежала к большинству людей, и поэтому, когда она спросила: «Ну, Георгина, а можно мне узнать, кто же отец этого ребенка?» — Георгина ответила (опасаясь, что Мэри Роуз могла и сама знать или, по крайней мере, серьезно подозревать это): «Кендрик», — и в тот же самый миг все было кончено, безнадежно кончено — убежище, которое она с таким тщанием создавала на будущее ради собственной и Джорджа спокойной жизни, убежище это мгновенно рухнуло и исчезло, словно его никогда и не было.

Если бы, если бы только она сюда не заявилась, если бы только она поехала на Итон-плейс! Но Георгина опасалась, что в том доме может остановиться Мэри Роуз. Если бы только она осталась еще на денек в Шотландии! Но Джордж простудился, вроде бы начинал кашлять, а в Шотландии было холодно и сыро, и Георгина забеспокоилась, ей захотелось побыстрее вернуться назад к Няне, и это желание было сильнее, чем стремление избежать встречи с Мэри Роуз. Если бы только она уехала оттуда более ранним поездом и не опоздала бы из-за этого на пересадку на тот поезд, что шел в Свиндон! Но бабушка настояла на том, что более поздний поезд удобнее, он надежнее и в нем есть хороший вагон-ресторан. И так вот одно «если бы» наложилось на другое, на третье… А конечным результатом стало то, что, столкнувшись неожиданно лицом к лицу с бабушкой Джорджа, прямо задавшей ей этот вопрос, Георгина не смогла придумать ничего другого, кроме как сказать правду.

— Ну что ж, — проговорила Мэри Роуз, — я немедленно звоню Кендрику. Не сомневаюсь, что он захочет сразу же приехать в Англию. Боюсь, для него все это станет очень серьезным потрясением. Твое поведение не просто аморально и эгоистично. Хуже того, оно предельно жестоко.

Георгина готова была с этим согласиться. Раньше она не смотрела на дело с такой точки зрения, она была слишком занята собственной жертвенной участью, но если посмотреть на положение с позиции Мэри Роуз или Кендрика, то такая оценка была справедлива. Она действительно повела себя самонадеянно и жестоко: фактически отняла у Кендрика его ребенка. То, что она сделала, было ужасно, просто ужасно. До самого рассвета Георгина лежала без сна, слушала, как рядом у ее груди посапывал и чихал Джордж; а потом утром позвонила Шарлотте, рассказала ей о случившемся, воспользовалась ее машиной и уехала домой, в Хартест, дожидаться там Кендрика.

Он позвонил ей в тот же день, после обеда; голос у него был подавленный, разговаривал он с ней крайне сухо. Сказал, что на следующий день будет в Англии, и попросил, чтобы кто-нибудь, по возможности, встретил бы его в аэропорту. Георгина ответила, что кто-нибудь обязательно встретит. У нее не хватило мужества сделать это самой; в конце концов Мэри Роуз, перебравшаяся в Хартест и все еще пребывавшая в состоянии бешеной ярости, сама отправилась в Хитроу и привезла Кендрика. Георгину это заставило изрядно поволноваться: подумать только, она всю дорогу будет изливать на него свои гнев и злобу.

Стоял великолепный летний день, и Георгина, взяв на руки Джорджа, уселась на ступени парадной лестницы и стала поджидать Кендрика. Солнце вызолотило зелень парка, озеро напоминало застывшее голубое стекло, над Большой аллеей дрожал нагревшийся воздух. Дом и все, что его окружало, казались погруженными в насыщенное золотистое марево; Георгина сидела, наслаждаясь тишиной и неподвижностью, и думала о том, как хорошо было бы запереть сейчас ворота Хартеста и отгородиться тут вдвоем с Джорджем от всего остального мира.

Увидев, что в ворота въезжает машина, Георгина встала; ею овладело вдруг какое-то странное спокойствие; она вошла в дом, поднялась наверх и отдала Джорджа Няне.

Потом снова спустилась вниз и села на южной террасе. Было очень жарко; Георгина чувствовала, как капельки пота бежали струйкой между ее отяжелевшими грудями. Лошади в стойлах махали хвостами и трясли головами, отбиваясь от надоедливых мух; лес, начинавшийся чуть подальше, за конюшнями, казался тенистым, прохладным и словно приглашал зайти в него. У Георгины даже возникла на мгновение невероятнейшая мысль убежать туда и там спрятаться, но тут позади себя, в столовой, она услышала чьи-то шаги; она обернулась и увидела стоявшего в дверном проеме, точно в раме, Кендрика.

— Здравствуй, Георгина, — произнес он.

— Здравствуй, Кендрик. Как ты?

— Устал. И жарко. Спасибо. Где ребенок? — Он явно давал понять, что не склонен заниматься пустыми разговорами и хочет переходить прямо к делу.

— Он… с Няней. Я подумала, что, если он будет у меня на руках, это получится… — она неуверенно улыбнулась ему, — слишком уж сентиментально. Я могу проводить тебя наверх или иди сам, один, сейчас или потом, как тебе удобнее.

— Оказывается, и мне тоже позволено что-то решать, — заметил Кендрик. — Да, мне бы хотелось его увидеть. Если можно, то прямо сейчас.

— Конечно, можно. Мне пойти с тобой?

— Как хочешь, — пожал он плечами.

А он располнел, подумала Георгина, выглядит старше и вообще как-то изменился. Стал более уверенным в себе, уже скорее мужчина, а не мальчик. Хотя ему ведь двадцать три. Им обоим по двадцать три. Уже не дети. Взрослые люди. Родители.

Они поднялись наверх. Кендрик шел сзади молча. Вид у него был очень мрачный. Георгина вдруг поняла, что Кендрик переживает сейчас страх, свойственный всем родителям: ожидание самой первой встречи со своим ребенком. Для Кендрика Джорджу только сейчас предстояло появиться на свет.

Они поднялись на второй этаж и остановились на площадке у лестницы, напротив двери в детскую; сердце у Георгины билось учащенно и сильно. Из комнаты до них донесся голос Няни: