Злые игры. Книга 3 - Страница 6

Потом, когда все осталось позади и они наконец затихли на своей папоротниковой постели, улыбаясь друг другу, потрясенные, почти напуганные теми высотами, на которые им только что удалось взлететь, и теми глубинами чувства, в которые они смогли погрузиться, Кендрик свернул и положил ей под голову свою рубашку, набросил на нее сверху свой жилет и проговорил:

— Я люблю тебя, Георгина. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Георгина подняла на него глаза, чувствуя себя сильной, смелой, счастливой, и ответила:

— Я тоже этого хочу, Кендрик. Тоже хочу.

Вернувшись в «Монастырские ключи», они прокрались в дом через заднюю дверь, отлично сознавая, что всякий, кто сейчас бы их увидел, не мог не понять, где они были и чем занимались. Энджи и Малыш сидели наверху, у себя в комнате; казалось, кроме них, в доме никого больше не было. Кендрик исчез, а потом спустился, неся полотенца, джинсы и свитеры. «А это трусы, только, извини, они мужские»; они залезли вместе в душ, располагавшийся рядом с кладовкой, постояли под шумными струями воды, снова позанимались любовью — беззаботно, уже совершенно не думая о том, что кто-то может их увидеть; потом, когда они оделись, Кендрик сделал им обоим по большой кружке чая. Георгина сидела не шевелясь, молча смотрела на него, чувство любви переполняло ее, и она думала лишь о тех радостях и удовольствиях, которые были у них в прошлом, и о том огромном счастье, которое, как ей хотелось надеяться, ждало их в будущем.

Утром Малышу стало плохо; они собирались наутро поговорить с ним, рассказать ему о своих намерениях и планах, но Энджи сообщила им, что у Малыша воспаление легких и врач распорядился не беспокоить его. Выглядела она страшно усталой, и временами даже казалось, что она находится в каком-то полубессознательном состоянии;

Георгина заявила, что ей надо возвращаться в Хартест, посмотреть, как там Александр, и попросила Кендрика поехать с ней. Кендрик ответил, что предпочитает остаться в «Ключах», — возможно, отцу попозже станет лучше и он захочет с ним поговорить. Энджи ничего не сказала, но, кажется, была благодарна Кендрику за его решение.

Позднее в тот же день Малышу стало еще хуже, вызвали специалиста, он накачал его разными лекарствами, шла речь о том, что, возможно, придется поместить его в госпиталь. Голос Кендрика, когда он позвонил и сказал об этом Георгине, звучал расстроенно и мрачно; Георгина испугалась, даже почти рассердилась из-за того, что отпущенное Малышу счастье оказалось столь непродолжительным, столь скудным, что оно лишь подразнило его.

Но на следующее утро Малышу вроде бы стало лучше, к обеду он уже сидел на постели и на всех рычал; и тогда Георгина и Кендрик, которым отчаянно хотелось побыть вместе, бросили всех и всё и сбежали в Лондон, в дом на Итон-плейс, где и провели прекрасные двадцать четыре часа, почти не покидая за все это время спальню, после чего Кендрик улетел назад в Нью-Йорк, где ему предстояли выпускные экзамены.

Меньше чем через месяц он вернулся; тут-то и начался кошмар.

Он позвонил Георгине из Хитроу; она в этот момент была на кухне, помогая миссис Фоллон делать печенье. Александр был в Лондоне; впоследствии Георгина не раз возвращалась к мысли о том, что вся ее жизнь могла бы сложиться совершенно по-другому, если бы он в тот момент оказался дома.

— Из Хитроу? Но, Кендрик, ведь ты же в Нью-Йорке?

— Нет, Георгина, я не в Нью-Йорке. Я в Хитроу. Я тебе только что это сказал. Наверное, то, что ты провела этот месяц не со мной, отрицательно повлияло на твою сообразительность. Ты бы не могла вырваться сейчас из дому и приехать сюда?

— Разумеется, конечно, могла бы, я прямо сейчас выезжаю, но, я думаю, у меня все равно это займет почти два часа. Ой, Кендрик, как хорошо, как здорово! Мчусь и постараюсь быть как можно быстрее. Встречаемся в зале прилетов. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю.

Белый «гольф» Георгины всю дорогу до аэропорта держал ровно сто десять миль в час; она не думала ни о превышении скорости, ни о полиции, ни даже о собственной безопасности. Видимо, охранявшие ее ангелы трудились на совесть, хотя им и должно было выпадать по ее милости немало сверхурочной работы; однако до Хитроу она доехала меньше чем за полтора часа.

Кендрик ждал ее, прислонившись спиной к колонне в зале прилетов; на нем было длинное пальто из верблюжьей шерсти и фетровая шляпа с широкими и мягкими полями.

— Ты выглядишь совсем как Дик Трэйси, — проговорила Георгина, целуя его.

— Зато ты ни капельки не похожа на Запыхавшуюся Махони, — засмеялся Кендрик, отвечая на ее поцелуй. — А впрочем, блондинки мне никогда не нравились.

— Рада слышать, просто камень с души упал.

— А когда мы приедем домой, мы сможем сразу же забраться в постель?

— Абсолютно сразу же.

— Слава богу.

— Как твой папа? — спросил Кендрик.

Он лежал в ванне, и вид у него при этом был очень серьезный. Эта ванна, старомодная, чугунная, покрытая белой эмалью, стояла раньше в ванной комнате, что была при детской; но когда Няня там все обновляла, то поставила и новую ванну темно-зеленого цвета, которую называла «красавицей»; старую же, по просьбе Георгины, перенесли в ванную комнату при ее спальне.

— Ничего, — несколько неопределенно ответила Георгина. — Он сейчас в Лондоне, на несколько дней.

— Ему лучше? Должно быть, лучше, раз он в Лондоне.

— Да. Лучше. Но еще не совсем хорошо. Он еще не поправился. Психиатр говорит, что мы должны быть очень осторожны. Не сердить его, не позволять ему утомляться. Он сейчас такой занятный: голова у него работает, но как будто в замедленном темпе. Мне трудно тебе объяснить, но до него все очень долго доходит. Но уж когда дойдет, то все в порядке.