Злые игры. Книга 3 - Страница 62

— Мне нравится, — улыбнулся Кендрик, — очень нравится, что ты сама его кормишь. И нравится смотреть, как ты это делаешь. Я в это время чувствую… не знаю… какое-то умиротворение.

Он подошел к ней, взял ее за руку, потом нагнулся и нежно поцеловал прямо в губы.

— Какие-то у нас странные и глупые взаимоотношения, — тихо проговорил он, отступая назад. — Были когда-то любовниками, теперь вот стали родителями такого прекрасного малыша, а сами не подходим друг к другу.

Георгина молчала; ей не хватало храбрости что-нибудь сказать. Она просто стояла и неотрывно смотрела на него.

— А они сильно изменились, твои груди, — сказал Кендрик, — раньше были такими маленькими, просто крошечными. Ты даже переживала из-за этого, помнишь?

— Конечно, помню. Но теперь они трудятся вовсю, и у них хорошо получается.

— И верно. — Кендрик снова дотронулся до одной из грудей, а потом стал ласково поглаживать, слегка массируя пальцем. Георгина не могла больше спокойно это выдерживать и негромко застонала.

Кендрик отдернул руку и встревоженно посмотрел на нее:

— Я что, больно тебе сделал? Они болят?

Она молча покачала головой, все еще боясь произнести хоть слово, взяла его руку, поднесла к губам, поцеловала и снова положила себе на грудь. Она вся была сейчас в его власти, все ее тело — она чувствовала это — хотело сейчас только его. Кендрик посмотрел на нее удивленно, встревоженно и недоумевающе, потом наклонился и еще раз поцеловал ее, на этот раз уже крепче; его язык поискал встречи с ее, словно спрашивая о чем-то, а рука, погладив и поласкав ее грудь, медленно, удивительно медленно, нежно и ласково двинулась вниз, к животу.

— Подумать только, — почти прошептал он, — этот ребенок был у тебя здесь. — Он вдруг опустился перед ней на колени и принялся целовать ее живот; ладони его легли ей на ягодицы и стали нежно гладить их.

Георгина чуть не потеряла сознание от ожидания, от острых и сильных, похожих на спазмы приступов желания; она посмотрела вниз на Кендрика и опустила руки ему на голову, изо всех сил заставляя себя не шевелиться, стоять неподвижно. Почувствовала, как язык Кендрика коснулся ее, стал нащупывать дорогу, отыскивая в волосах ее клитор; она по-прежнему стояла, стараясь не издать ни звука, а внутри ее все дрожало и как будто рвалось наружу. Георгина откинула голову назад, закусила губу, руки ее беспорядочно трепали его волосы; она ощутила, как в ней нарастал оргазм, как он приближался, быстро, резко, легко, необыкновенно легко. Его язык задвигался энергичнее, дыхание стало чаще и тяжелее — он плотно прижал ее к себе, — все ее тело было в напряжении и каком-то смятении, оно целиком сосредоточилось на том странном, необузданном и быстро нараставшем ощущении, которое он вызвал в ней. Она почувствовала, как ее всю затрясло: ноги ослабели, тело охватил жар, жар и лихорадка. Кендрик на мгновение оторвался от нее, улыбнулся, руки его снова взлетели вверх, подержали ее груди, ласково погладили их, потом так же быстро опустились вниз, и его язык опять принялся дразнить ее, то поглаживая, то слегка нажимая, пока она наконец не вскрикнула от радости и удовольствия, идущих откуда-то из самой глубины и настолько сильных, что они казались почти что болью.

Георгина опустилась на пол; Кендрик по-прежнему стоял на коленях, и она, несколько неуклюже от нетерпения и желания, скользнула прямо на него, быстро и энергично, испытав неописуемое счастье и от соприкосновения с ним, и оттого что мгновенно вспомнила это знакомое ощущение его пениса в своем теле; она села на него верхом и стала двигаться неторопливо, мягко, еще вся во власти удовольствия от только что пережитого оргазма, а он отвечал на ее движения, проникая все глубже и глубже; она почувствовала, как в ней нарастает новый оргазм и как ее возбуждение передается и ему; дыхание у него стало чаще, тяжелее, он все сильнее прижимал ее к себе и вот наконец как будто взорвался в ней, и еще раз, и еще, и она успела уловить этот момент; на этот раз ее оргазм был мягче, спокойней, нежнее, он пришел как ответ на его; и когда все закончилось, они долго лежали тихо и неподвижно на полу в детской, просто улыбаясь друг другу, совершенно не в состоянии что-либо сказать; а над ними спал в своей кроватке их сын.

Потом она заснула долгим и глубоким сном; ей снилось что-то странное, почти мрачное; это были даже не сны, а какой-то сплошной лабиринт. В самом последнем из этих снов, пришедшем к ней уже под утро, она куда-то продиралась, с огромным трудом рвалась к свету, кругом было темно, страшно темно, она была в этой темноте совершенно одна, а Кендрик стоял где-то там, на свету; вокруг нее что-то происходило, в ушах звучали какие-то крики, и, по мере того как она медленно просыпалась, крики эти становились все громче; наконец она услышала, как кто-то выкрикивает ее имя, и тогда окончательно проснулась, выскочила из кровати и метнулась к окну: кричала Няня, высунувшись из соседнего окна, а внизу, под окнами, она увидела коляску, коляску Джорджа, та валялась на боку, под террасой; а вверх по лестнице, мертвенно-бледный, держа на руках ребенка и тоже выкрикивая ее имя, бежал Александр.

С ребенком все обошлось; в том месте на головке, которым он ударился, когда выпал из коляски, вскочила огромная шишка, но доктор Роджерс тщательно осмотрел его, потом отправил в Свиндон на рентген, и все оказалось в полном порядке: не было ни сотрясения мозга, вообще ничего. Наоборот, тот день в конечном счете превратился даже в праздник: у Джорджа прорезался первый зуб. Ближе к вечеру, в то время, когда обычно все пили чай, Георгина поила малыша яблочным соком и вдруг почувствовала под ложечкой что-то твердое, — она присмотрелась повнимательнее и увидела крошечный острый белый выступ. Этот зуб вселил во всех радость и успокоение, и после него день словно бы вернулся в нормальную колею. Когда Джорджа наконец уложили спать, а Кендрик и Георгина уселись в библиотеке, приходя в себя от пережитого утром потрясения, вошел Александр, закрыл за собой дверь, предложил им обоим бренди, и Георгина смогла наконец заставить себя попросить его рассказать во всех подробностях (потому что до сих пор всем было не до этого), что же произошло утром и что он сам тогда видел.