Злые игры. Книга 3 - Страница 8

— Ты нужна мне.

— Ему я нужна больше.

— Ну что ж, в таком случае, — проговорил Кендрик, — думаю, мне можно прямо возвращаться в Нью-Йорк. Очень жаль, но никакого иного выхода я не вижу. Передай мне, пожалуйста, вон тот халат, Георгина, и, может быть, ты бы могла узнать, в котором часу есть сегодня рейс.

Георгина подала ему халат. Она молча смотрела, как Кендрик запахнулся в него, потом потянулся за одеждой; лицо у него было грустно-безучастное.

— Ты это что, серьезно? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Абсолютно серьезно. — Он пристально посмотрел на нее, во взгляде его сквозила почти неприязнь. — Я тебя очень люблю, Георгина, просто ужасно люблю, у меня не было ни минуты, чтобы я о тебе не думал. Но любовь нужно постоянно поддерживать, лелеять. Она не сохранится, если ее не подпитывать, не заботиться о ней. А моя любовь к тебе помирает голодной смертью. И помрет, если ты ничего не сделаешь. В последний раз спрашиваю тебя, Георгина, ты поедешь со мной? Мы могли бы быть так счастливы вместе.

— Нет, — ответила она, — нет, я не могу. Пока не могу.

— Тогда, — сказал он, — давай мы лучше вообще обо всем этом забудем, ладно?

Она отвезла его назад в Хитроу и всю дорогу сидела с каменным лицом, молчаливая и неприступная.

— До свидания, — проговорила она, когда они добрались до аэропорта.

Он посмотрел на нее, поднял руку, слегка дотронулся до ее щеки.

— До свидания, Георгина, — только и сказал он.

Потом была длинная, бесконечная дорога назад, домой, уже без него, и впервые за очень-очень долгое время в ее машине не звучала кассета с записью его голоса. Свернув уже в темноте на Большую аллею, Георгина наконец ощутила боль и заплакала, а входя в дом, уже откровенно рыдала, громко, отчаянно, мучительно. Она вбежала в одну из боковых дверей, взлетела по лестнице к себе в комнату и захлопнула за собой дверь. Потом бросилась на постель и проплакала несколько часов подряд, вспоминая о Кендрике, о том, как они любили друг друга, как сильно она любила его, пораженная тем, что все это кончилось в одно мгновение.

Так она проплакала полночи. Краем уха слышала, как напольные часы пробили три, потом четыре; она так и лежала без сна, измученная, не в состоянии уже даже плакать, когда дверь в ее комнату потихоньку приоткрылась.

— Георгина? — позвал чей-то голос. Это была Няня.

— Ой, Няня, прости меня. Я тебя разбудила, да? — спросила Георгина, громко хлюпая носом и стараясь на ощупь найти платок.

— Как ты могла меня разбудить? Я и не спала вовсе. Ну, Георгина, что стряслось на этот раз? — Тон у Няни был сердитый; Георгина слабо, сквозь слезы улыбнулась ей.

— Да. Кендрик, Няня.

— А что Кендрик? Он что, уехал?

— Улетел назад в Нью-Йорк.

— Недолго погостил. Ему тут что, больше не нравится?

— Сегодня не понравилось. Я ему не понравилась.

— Должен же он что-то решить. Я думала, он хочет на тебе жениться.

— Теперь уже не хочет, Няня. Больше не хочет.

— А что не так?

— Я повела себя не так, Няня. А точнее, не повела себя так, как хотелось ему.

— Какими-то загадками ты говоришь, — проворчала Няня, как будто сама она говорила всегда исключительно прямо и ясно. — Что ты хочешь сказать, Георгина? Тебе всегда было трудно излагать свои мысли.

— Ой, Няня, не ругай меня. Я этого не выдержу. Дело вот в чем: Кендрик хотел, чтобы мы с ним поженились и чтобы я потом сразу же уехала с ним в Нью-Йорк, а я ему ответила, что не могу.

— Почему?

Георгина удивленно уставилась на нее:

— Из-за папы, конечно.

— А-а, — протянула Няня. — Понимаю.

— Я не могу оставить его, Няня, не могу. Даже если это означает, что я потеряю Кендрика. — Она снова разревелась, глядя на потолок ничего не видящими глазами, лицо у нее перекосилось, сделалось некрасивым. — Я нужна ему. Я ему так нужна. И я люблю его, ты же знаешь, как я его люблю. И мне кажется, что без меня он просто не сможет. Особенно сейчас. Я не могу оставить его, Няня, честное слово не могу!

Глава 46

Вирджиния, 1960

— Я не могу оставить его, Няня, не могу. Я ему так нужна. И я люблю его, вы же знаете, что я его и в самом деле люблю.

Няня внимательно посмотрела на Вирджинию. Это был последний в долгой череде их разговоров. Ей казалось, что самый первый произошел уже давным-давно, но это было не так, на самом деле прошло всего несколько недель. Вирджиния тогда сидела у себя в спальне, возле окна, в небольшом кресле; Няня слышала, как она проплакала несколько часов подряд, и, не в силах больше выносить это, зашла к ней.

— У вас все в порядке, ваша светлость?

Вирджиния взглянула на нее и, несмотря ни на что, смогла все-таки улыбнуться, улыбка получилась слабая, жалкая и кривая.

— Не совсем, Няня. Не совсем. Извините меня, я не хотела вас беспокоить.

К этому времени она уже пробыла в Хартесте почти три месяца, бледная, довольно подавленная, она изо всех сил старалась приспособиться к своей новой жизни; оставаясь по большей части в полном одиночестве, она одна совершала верховые прогулки по имению, знакомилась с домом, с его историей, с хозяйством. Александр по-прежнему болезненно гордился ею и всячески ее демонстрировал; всего через месяц после того, как они приехали в Англию, он настоял на устройстве большого приема — с ужином, на двести пятьдесят человек, на задней террасе дома, под тентом и с танцами после ужина, — чтобы представить ее всем своим друзьям и соседям по Уилтширу. По всеобщему мнению, прием прошел с огромным успехом, о нем писали в местных и даже в паре лондонских газет.